03.10.2023 Энергетика и промышленность России
В какую сторону сегодня развивается российская энергетика, какие актуальные задачи перед ней стоят, в ходе Открытого интервью шеф-редактору «ЭПР» Славяне Румянцевой рассказал первый заместитель председателя Комитета Государственной Думы Валерий Селезнев.
— Валерий Сергеевич, до конца 2023 года планируется завершить работу по актуализации Энергетической стратегии России до 2050 года. С учетом изменений инфраструктурных, логистических, финансовых условий на что сейчас, по вашему мнению, надо делать ставку?
— Работа по актуализации Энергостратегии ведется уже не первый год, сроки постоянно переносятся. Но надеюсь, что принять ее до конца этого года нам не помешает ни ковид, ни СВО. Потому что жить без стратегических долгосрочных документов верхнего уровня планирования неправильно.
Вспомним, что одна из причин экономического чуда в Китае — это, например, умение планировать очень в долгую — за горизонт собственной жизни. На 100, на 200 лет вперед.
А мы привыкли — «день простоять, да ночь продержаться». И в результате происходят топливные кризисы, появляются энергодефицитные энергорайоны.
Надо планировать до 2050 года и дальше. С точки зрения человеческой жизни — это много, но все же меньше, чем даже жизненный цикл электростанций.
Поэтому планировать надо, но что и как надо планировать?
Необходимо учитывать геополитические тенденции — они надолго. Есть дружественный нам Восток, и надо двигаться туда. И энергостратегия должна быть развернута в сторону Востока. Там — наши долгосрочные союзники. И эти союзы надо поддерживать. У нас должен быть баланс между экспортом и импортом. Нам есть что предложить азиатским странам, а им есть что предложить нам. Но у нас хромает инфраструктура: сколько времени «расшивается» БАМ–Транссиб? А сейчас нас не спасет ни вторая, ни третья очередь. И строя стратегию до 2050 года, следует помнить, что на восток пойдет не 180 млн тонн грузов, а 230 млн тонн, а может, и все 500.
Ведь уголь, коксующийся и энергетический, нефть, газ будут находить свое применение на более глубоком уровне переработки. Поэтому и надо менять стратегию на юг и восток. А вся инфраструктура, которая нам нужна, если вдруг возобновятся отношения с Западом, у нас и так есть.
Тем более что мы хоть и находимся между Западом и Востоком, экономически мы ближе к последнему. Потому что Восток обладает колоссальным производственным потенциалом, и основной рост будет происходить там.
Кроме того, в Энергостратегии необходимо более четко обозначить баланс видов генерации. Потому что мы должны понимать, что и зачем мы развиваем.
— Как должен выглядеть, с вашей точки зрения, этот баланс?
— Баланс сам по себе означает, что нужно «увязать» разные виды генерации, ведь Россия богата разнообразными видами топливных ресурсов. Но от добычи энергоресурсов зависит не только наша энергобезопасность, но и экономическая безопасность тех регионов, которые живут за счет добычи угля или газа. Поэтому топливно-энергетический баланс — это всегда еще и баланс интересов.
В энергобалансе с учетом потребностей страны должно найтись место газу, углю, атому и гидрогенерации. Каждый из видов этого топлива способен покрыть все потребности России в электроэнергии, но нельзя забывать про энергоэффективность, углеродный след.
Россия остается приверженной цели перехода к углеродной нейтральности к 2060 году, следовательно, в Энергостратегии это должно найти отражение, за счет увеличения мощностей чистой генерации, к которой мы относим ВИЭ и атомную энергетику. Это необходимо и в целях развития экспорта, ведь Восток тоже следит за углеродными выбросами.
Поэтому в перспективе надо отдавать предпочтение низкоуглеродным и безуглеродным технологиям производства энергии. Там же, где невозможно избежать углеродного следа, целесообразно развивать технологии, которые бы снижали выбросы прямым образом.
Не стоит надеяться на то, что в перспективе до 2050–2060 годов можно будет обойтись косвенными мероприятиями по улавливанию газов или выращиванию деревьев. Несмотря на то что газовая генерация тоже считается достаточно низкоуглеродной, нам нужно больше чистых источников энергии, таких как: гидроэнергетика, атомная генерация, ветер и солнце.
— Насколько большая доля может достаться такой чистой генерации?
— Здесь многое зависит от того, как представители той или иной подотрасли умеют себя «продавать», а также от государственной политики. Конечно, мы не можем существенно снизить долю газовой генерации, в энергобалансе, наверняка, останется и определенный процент угольной генерации. Ведь это опора энергосистемы: стабильные, надежные источники энергии.
Вместе с тем, у нас огромные территории, не покрытые сетями, где стоит вопрос строительства распределенной генерации для замены дизельных мощностей.
— Это как раз малые ГЭС, малые атомные станции…
— Да, и в этом наша сила. У нас есть ресурсы для обеспечения работы АЭС, технологии производства ядерного топлива и строительства и эксплуатации станций. И то, что сейчас делает «Росатом», создавая плавучие и наземные малые атомные станции, — уникально. И имеет экспортный потенциал.
Тепловые котлы мы никуда не продадим, а малые атомные станции — да. И это направление надо развивать. Ровно как и малые гидроэлектростанции, которые также могут на 100% производиться в России.
Необходимо больше чистых источников энергии, таких как: гидроэнергетика, атомная генерация, ветер и солнце.
— Минпромторг России планирует объявить конкурс среди инвесторов на заключение специальных инвестиционных контрактов (СПИК 2.0) на запуск производства компонентов для ветроэлектростанций в РФ. Каким путем должно идти решение задачи производства суверенной ВЭУ: приобрести такую технологию и производить по ней оборудование в России или долго и дорого разработать свое? Как вы думаете, какой путь наиболее реален?
— Мое частное мнение, что требования по локализации, которые выставляет СПИК 2.0, приведут к тому же, к чему привел первый СПИК по ВИЭ. Потому что там мы практически не достигли ни одной цели, которые декларировались. Широкий экспорт — нет. Производство — ноль. Задыхается предприятие по выпуску башен. Непонятно, что с производством лопастей. Не очень хорошо с гондолами. У нас каша размазана по стенкам тарелки.
СПИКа 2.0 не хватит всем, чтобы локализовывать. Значит, опять будет псевдолокализация. Поэтому надо честно сказать, что либо мы в эту историю не играем, либо что наша цель — не технологии. Потому что никаких технологий мы тут не получим. А получим псевдолокализацию на китайских технологиях. Китайские компании нам максимум могут продать устаревшие технологии, которые у них уже не поддерживаются. И мы будем у себя строить на их основе низкоэффективную ветрогенерацию? Зачем это нам надо?
У нас есть отрасль, которую мы создавали больше десяти лет, и она дышит еле-еле. Мы ее сейчас СПИКом 2.0 просто убьем и начнем строить что-то старое?
— И какова альтернатива?
— Есть другой путь. Сначала надо провести комплексную инвентаризацию того, что у нас есть. Включая науку, проектирование, опытные образцы, производства, кадры. Оценить и получить техзадание — что необходимо сделать для нашего достаточно узкого рынка. И потом уже думать об экспорте.
Любой потенциальный покупатель из-за рубежа первым делом смотрит, как технология уже применена внутри страны. И если нам нечего показать, то экспортный потенциал отсутствует. Почему «Росатом» успешно работает? Потому что ему есть что показать.
И ветрополя никто не будет заказывать, если мы не создадим свою индустрию. Поэтому пусть будет меньше, но лучше. Пусть не будет конкуренции на этом рынке на уровне глобального инжиниринга. Пусть она будет там, где мы запретим создавать вертикально-интегрированные цепочки — на уровне производства различных компонент, начиная от лопастей и заканчивая программным обеспечением и эксплуатацией.
Но госзаказ должен быть. И центр компетенций, отвечающий за инжиниринг, являющийся связующим звеном для всех предприятий отрасли, должен быть один. Если разные центры будут конкурировать между собой, ничего путного не получится. А кто должен стать таким центром: компания с российской юрисдикцией, обладающая опытом и компетенциями именно инжиниринга в этой сфере. Претендентов у нас много: это и «НоваВинд», и «Силовые машины», возможно, и такие титаны традиционной генерации, как «ИнтерРАО».
— То есть вы видите будущее ВИЭ за отечественным производством и никак иначе?
— Конечно, иначе нам эти технологии не нужны. При этом не столь важно, будет ли куплена и адаптирована иностранная технология либо отечественная ВЭУ вырастет из нашего НИОКР, но производиться она должна российской компанией и полностью в России.
Вместе с тем, никакой спешки в этом вопросе нет и быть не должно. Генерация электроэнергии в России почти на 40% обеспечивается низкоуглеродными АЭС и ГЭС, запущено уже около 4 ГВт ВИЭ-генерации, всем экспорто- и экологически-ориентированным предприятиям уже доступна опция покупки сертификатов происхождения энергии, дабы доказать низкий углеродный след своей продукции.
Поэтому считаю, что вопрос дальнейшего развития ветроэнергетики должен быть тщательно проработан, прежде чем приступать к его реализации.
Если мы нагрузим сейчас на существующую промышленность все виды генерации, которые носят экспериментальный научный характер, что тогда? Сколько будет стоить по стране киловатт•час?
Поэтому не стоит хвататься за все. Надо развиваться в тех преимущественных условиях, которые мы имеем.
Не столь важно, будет ли куплена и адаптирована иностранная технология либо отечественная ВЭУ вырастет из нашего НИОКР, но производиться она должна российской компанией и полностью в России.
— Вы предлагаете отложить какие-то направления как наименее эффективные, чтобы взяться за них позже?
— Надо уточнить, мы говорим о замещении ветром и солнцем традиционной генерации или об энергобезопасности? Безусловно, нам нужны свои технологии ВИЭ-генерации. Чтобы если необходимость заменить традиционную генерацию ВИЭ возникнет, у нас уже были бы технологии, с помощью которых это можно реализовать. Но сначала эти технологии необходимо отработать и понимать, что они у нас есть. И поддерживать их нужно ровно настолько, насколько этого требует их зарождение и развитие, но не более того.
— СО ЕЭС объявил об общественном обсуждении проекта схемы и программы развития электроэнергетических систем РФ (СиПР ) на 2024–2026 гг. Как вы считаете, отвечает ли современным реалиям предложенный к обсуждению проект? Позволит ли принятие СиПР окончательно решить проблему недозагрузки электросетевых мощностей, а также иные проблемы, которые в настоящее время испытывает энергокомплекс страны?
— Единая СиПР приближает нас к систематизации. Появился центр планирования. Системный оператор теперь находится «на стыке» общих энергетических планов, чтобы было понимание, куда мы движемся.
Но СиПР — это не панацея, и решить проблемы энергокомплекса она не способна. СиПР позволяет заблаговременно видеть назревающие проблемы, а вот решать их — это уже задача федеральных органов власти.
К примеру, вопрос нового строительства. Новые мощности нужны и на Дальнем Востоке, и на Юге, где переток в новые регионы создает дефицит. Но на каких технологиях строить сейчас станции — по-прежнему актуальный, отчасти проблемный вопрос. В СиПР уже заложено новое строительство, но хватит ли нам производственных мощностей и компетенций его реализовать — этого ни одна СиПР предусмотреть не способна.
Не вижу, чтобы принятие СиПР решило и проблему недостаточности электросетевой инфраструктуры. Поскольку проблематика тут другого масштаба. Мы почему-то понимаем, что дорожная инфраструктура должна быть везде. Но не понимаем, что сетевая инфраструктура тоже должна быть везде. А ведь у нас половина страны не покрыта сетевыми ресурсами. Дальний Восток, районы Крайнего Севера — там тысячи инвестпроектов, но нет возможности подключения к электроэнергии. А без электроэнергии и тепла там не обойтись.
Надо проводить Электрификацию 2.0 — вот что действительно нужно. Потому что мир электрифицируется: отопление переходит на электроэнергию, появляется электротранспорт, майнинг потребляет огромное количество энергии. А ведь майнинг — это глубокая переработка электроэнергии в товар, который можно продать без инфраструктуры: складов, транспортных развязок и так далее. Причем это экспортный товар. Поэтому США и наложили санкции на майнинговые компании.
А у нас энергетики считают, что занятие майнингом — непродуктивно и не полезно для страны. Ну так обложите налогами — и будет полезно. И для энергосистемы это тоже полезно. Майнинг обеспечивает потребление энергоресурса ровным графиком 24/7 и 365 дней в году — это же идеальный профиль потребителя.
— Это вопрос регулирования…
— Да, но мы же дошли до экзотики. Давайте отменим недискриминационный доступ к электроэнергии. Что это? Сегодня это «желтая звездочка» на майнинг. Завтра кому-то помешает подключение в регионе детского садика, больницы или фабрики металлопродукции.
Надо обеспечивать опережающий спрос мощностями и сетями. А мы пытаемся решить проблемы введением take-or-pay. Да после этого разбегутся последние потребители, которые и так уже платят за все надбавки на мощность. На рынке мощности take-or-pay уже сложился: заявил — плати. Теперь и за сетевую мощность нужно будет платить. Не надо к этому стремиться.
Государству надо понять, что в электроэнергетике в целом и электросетевом комплексе в частности необходимо искать другие подходы. Но это уже не в компетенциях СиПР, это вопросы в плоскости управления отраслью.
Вот в дорожном строительстве, социальной инфраструктуре сложились такие механизмы, как государственно-частное партнерство или концессии, и там работа идет. Почему это нельзя сделать в электроэнергетике?
— Какие формы взаимодействия это могут быть?
— Например, разыгрывается территория, на которой имеются полезные ископаемые, предполагается построить портовые мощности или есть другие перспективы развития. И передается в одни руки, чтобы один инвестор развивал все в комплексе, а не разные компании — энергетику, дороги и новые производства. Чтобы, например, в формате концессии инвестор создавал полностью инфраструктуру и мог возвратить вложенные инвестиции и получить на них доход. И по получении запланированного дохода сдать созданную инфраструктуру государству. Но такого в энергетике в отличие от других отраслей нет.
Надо развивать разные, в том числе и более рыночные, механизмы. А их у нас мало. В электроэнергетике должно быть больше предпринимательства. При этом свобода предпринимательства должна регулироваться верхнеуровневыми нормами и законами. Чтобы были понятны правила игры.
Надо определиться, куда мы идем: к госкапитализму или к рынку в его традиционном понимании. Но идти одновременно по двум противоположным путям невозможно.
— А ожидается появление таких новых правил?
— Я не слышал. Пока у нас крупные потребители более-менее находят общий язык с генераторами, все будет так, как сейчас. Но это не значит, что не настанет момент, когда у потребителей удельный вес электроэнергии в конечной продукции зашкалит и они станут неконкурентоспособными.
Нам надо думать о рынке, иначе придется все больше усиливать запреты. Вот сейчас у нас ограничение: при мощности даже собственной генерации свыше 25 МВт нужно выйти на оптовый рынок и ощутить все его прелести. Тем не менее строят и уходят в распределенную генерацию.
То есть нужно развивать рынок, чтобы не пришлось запрещать рано или поздно розницу. И тогда никакой «распределенки» уже не будет. Уже ведь звучали предложения о том, чтобы снизить порог с 25 МВт до 10 МВт или даже до 1 МВт.
Надо определиться, куда мы идем: к госкапитализму или к рынку в его традиционном понимании. Но идти одновременно по двум противоположным путям невозможно.
— Как думаете, наш путь все-таки ведет к рынку?
— Я в принципе за рынок и его развитие. Потому что там есть конкуренция, а выигрывает от нее всегда потребитель.
— 9 сентября Постановлением Правительства утверждена комплексная государственная программа Российской Федерации «Энергосбережение и повышение энергетической эффективности». Сейчас ведется обсуждение путей ее реализации и достижение поставленных в ней целей. Поделитесь, пожалуйста, из «первых рук», какие первоочередные действия планируются, какие сложности вы видите в достижении целей, какие возможности их решения?
— Это уже не первая программа. Про энергоэффективность и энергосбережение говорится много.
Цель госпрограммы — снижение энергоемкости ВВП на 35% к 2035 году (по отношению к 2019-му) кажется мне достаточно амбициозной. Сейчас сложно сказать, насколько она вообще практически достижима, с учетом внешних факторов и рисков. Да и проблема в том, что все-таки у нас достаточно недорогие энергоресурсы.
Энергосбережением надо заниматься. Это правильно, потому что это приводит к снижению себестоимости продукции, делает экономику более конкурентоспособной.
Но есть и объективные сложности. Сейчас мы облагаем промышленность дополнительными сборами, взять тот же налог на сверхприбыль. И откуда предприятиям брать средства на модернизацию?
Второй вопрос — это опять же технологии. Тут удержаться бы на месте. Ведь помимо естественной деградации оборудования многие энергосберегающие технологии российским предприятиям сейчас попросту недоступны из-за санкционного давления. Соответственно, энергоэффективность понижается, энергоемкость производства увеличивается, потери электроэнергии и тепла возрастают.
Поэтому хорошо, если программа энергоэффективности, принятая в сентябре, сработает хотя бы на удержание ситуации.
А то, что она вышла, — это безусловное благо, потому что верхнеуровневые документы, как мы уже говорили, нужны. Обозначенные в них перспективы постепенно превращаются в планы мероприятий. Но в сегодняшних условиях, к сожалению, их реализация ограничена возможностями бюджета.
Но думать об этом надо. Постепенно, с повышением стоимости киловатт-часа, предприятия вынужденно столкнутся с этим и вынуждены будут изыскивать деньги, чтобы заниматься энергоэффективностью.
Это эволюционный процесс.